Элеонора Павлюченко - В добровольном изгнании [О женах и сестрах декабристов]

Лунина отвезли на верную смерть в Акатуй, изолировали от внешнего мира, строжайше запретили переписку. Волконские, однако, нашли (как и Лунин) верные пути для тайных сношений.

«Его (Лунина. — Э. П.) отъезд нас сильно опечалил, — вспоминала Мария Николаевна. — Я отправила ему книги, шоколад для груди и под видом лекарств — чернила в виде порошка, а в нем несколько стальных перьев, так как у него было все отнято, причем строго было запрещено писать или читать что-либо, кроме Библии».[248]

Переписка продолжалась до смерти Лунина в 1845 г. «Ваши письма, сударыня, — писал Михаил Сергеевич, — возбуждают мою бодрость и скрашивают суровые лишения моего заключения. Я Вас люблю так же, как и мою сестру. У нас считается заслугою быть в сношениях с противником власти».[249]

И эта заслуга принадлежала двум женщинам — Марии Волконской и Екатерине Уваровой. После смерти Лунина они поддерживали отношения между собой, и не раз Мария Николаевна и ее семья выполняли просьбы сестры Лунина: распорядиться его имуществом (главным образом книгами), поставить памятник на могиле.

И все-таки Волконская сильно изменилась с годами. Еще в разгар своего увлечения ею Лунин писал сестре: «Красивая М… только добрая и прекрасная женщина, которую извело за 13 лет ссылки дурацкое общество», «она далеко не постигает моего тяжелого положения и не знает, что нужно для выхода из него».[250]

Так было через тринадцать лет. Через пятнадцать, двадцать она все больше устремляется к земному благополучию, и главным образом не для себя, а для детей. Правдами и неправдами определяет сына Мишу в Иркутскую гимназию. Потом вся семья перебирается в город. Иркутский дом (теперь он, как и дом Трубецких, стал музеем) опальная княгиня стремится превратить в первый салон города. И Марию Николаевну мало волнует, что ее муж, князь по рождению, ходивший в смазных сапогах, любивший побеседовать с мужиками о жизни и часто возвращавшийся домой в одежде, пропитанной запахами базара и запорошенной соломой, совсем не подходит к этому салону. Мария Николаевна на свой лад и наперекор мужу устраивает судьбу красавицы-дочери: едва той исполняется пятнадцать лет, выдает замуж за преуспевающего сибирского чиновника Молчанова.

В мае 1855 г. И. Д. Якушкин писал Наталье Дмитриевне Фонвизиной: «Марью Николаевну я очень давно не видел, она все хворает и, говорят, за последнее время ужасно похудела; положение ее точно не завидно, она на этом свете как будто одна-одинешенька; здесь у нее положительно нет ни одного близкого человека. Детей своих она, кажется, страстно любит и беспрестанно сокрушается о Нелиньке, которая в Москве со своим мужем, разбитым параличом и отданным под уголовный суд, а бедная эта Нелинька несет свой крест прекрасно; но каково же матери, положившей тяжелый крест на дочь свою; перед такой действительностью самые ужасные повести бледны».[251]

Таков был финал сибирской жизни М. Н. Волконской.

Она умерла двумя годами раньше старика Волконского. И оба — после бурной и тяжелой жизни — покоятся вместе, в Черниговской области, в селе Воронки…

Вернувшись на родину, Мария Николаевна начала писать воспоминания о пережитом. Получился бесхитростный и сдержанный рассказ о ее жизни с момента замужества и восстания декабристов до возвращения из Сибири.

С первых же слов повествования становится ясно, что брак Волконских был заключен не по любви. Однако самого Волконского Мария Николаевна называет «достойнейшим и благороднейшим из людей». С таким же почтением она пишет и о единомышленниках мужа, давая им высокую нравственную оценку.

В записках Волконской нет эффектных мест, зато есть масса живых эпизодов и деталей, метко схваченных женским глазом, весь ее рассказ поражает искренностью и правдивостью.

Работая над поэмой о декабристках, Н. А. Некрасов попросил Михаила Волконского познакомить его с воспоминаниями матери. Михаил Сергеевич читал вслух (Некрасов не знал французского языка, на котором писала Волконская), а поэт, слушая его, вскакивал с места, закрывал лицо руками…

И до сих пор записки Марии Николаевны Волконской нельзя читать без волнения.

Волконская писала только для сына. Он же, к 1904 г. весьма преуспевающий чиновник, не без колебаний взялся за издание воспоминаний матери. Однако записки, появившиеся впервые в печати в 1904 г. на французском языке, имели такой успех, что через два года издание пришлось повторить. И в дальнейшем они переиздавались неоднократно. Может ли быть лучшая оценка написанного?

Еще одна декабристка внесла свою лепту в мемуарную литературу о дворянских революционерах — Полина Егоровна Анненкова.

В 1861 г. М. И. Семевский, будущий издатель «Русской старины» и активный собиратель декабристских материалов, попросил П. Анненкову написать воспоминания. В то время Анненковы жили в Нижнем Новгороде (здесь оба супруга и скончались). Полина Егоровна была уже видной дамой местного общества (с 1861 г. Иван Александрович исполнял должность Нижегородского уездного предводителя дворянства); помимо светских обязанностей на ней по-прежнему лежали и обязанности семейные. Но все это не помешало ей с большим энтузиазмом откликнуться на предложение Семевского. Поскольку Анненкова так и не освоила русский язык, она диктовала воспоминания дочери Ольге по-французски, та их записывала, переводя на русский. И появились еще одни декабристские мемуары.

М. И. Семевский опубликовал их в журнале «Русская старина» в 1888 г. — уже после смерти Полины Егоровны. Публикацию тормозил зять Анненковых — генерал-майор К. И. Иванов, который, как мы помним, когда-то в молодые годы, будучи в меньших чинах, не побоялся приютить в своем доме ссыльного Достоевского… В дальнейшем «Воспоминания Полины Анненковой» неоднократно выходили отдельной книгой.

В отличие от Волконской, Анненкова начинает свой рассказ с детства, проведенного во Франции, и обрывает его переездом в Петровский завод.

Воспоминания Анненковой были замечены критикой и оценены как любопытнейший памятник мемуарной литературы: «Для истории декабристов они, правда, дают весьма мало нового, но интересны благодаря самой личности Анненковой и ярким картинкам частной жизни того времени… Свежей, молодой жизнью веет от этих мемуаров, продиктованных шестидесятилетней старухой».[252]

Когда-то Полина Гебль вернула к жизни декабриста Анненкова; в написанных ею воспоминаниях Анненков и его товарищи прожили жизнь вторично.

Прав Достоевский: декабристки «всем пожертвовали для высочайшего нравственного долга» и, неповинные, «перенесли все, что перенесли их осужденные мужья». Мария Волконская и Полина Анненкова запомнили и сохранили для истории все то, что видели и пережили за долгие годы сибирского изгнания.

Глава V

СЕСТРА ДЕКАБРИСТА

…Ты — моя сестра и, следовательно, так же как и я, не подвержена чувству страха… Меньше слов, больше дела.

Особое место среди женщин-декабристок принадлежит сестре Михаила Лунина — Екатерине Сергеевне Уваровой. Подобно Н. Д. Фонвизиной и М. Н. Волконской, Уварова в своих действиях перешла от исполнения личного долга к более активным формам борьбы. Не случайно Лев Толстой, собирая материалы к роману о декабристах, так интересовался ею. «Что за женщина была Катерина Сергеевна? Когда умерла? Остались ли дети?» — спрашивал он декабриста П. Н. Свистунова.[253] И тот отвечал: «Екатерина Сергеевна пламенно любила брата; была восторженница и первоклассная музыкантша; у нее были два сына — старший, гусар, женат был на кн. Горчаковой, дочери сибирского генерал-губернатора, и умер за границей помешанным, о другом сыне ничего верного не знаю».[254]

Е. С. Уварова

Фотография с портрета 1830-х годов. Предоставлена Т. М. Уваровой

Имя Михаила Лунина известно главным образом благодаря его «действиям наступательным» уже на каторге, в Сибири. В ту пору единственным корреспондентом узника была его сестра. На ее имя присланы знаменитые «Письма из Сибири», а затем «Взгляд на русское тайное общество» и «Разбор донесения Следственной Комиссии», в конечном счете стоившие Лунину головы.

… Она была третьим ребенком в семье богатого помещика, отставного бригадира Сергея Михайловича Лунина. Родилась 8 марта 1791 г. — на три года позже старшего брата Михаила и через два года после Никиты (20 ноября 1805 г. 16-летний корнет Кавалергардского полка Никита Лунин был смертельно ранен при Аустерлице).

Дядюшка Луниных, будущий товарищ министра народного просвещения и будущий отец двух декабристов, Михаил Никитич Муравьев, поздравляя сестру и ее мужа с рождением дочери, писал: «Любезный друг и брат Сергей Михайлович и милая сестрица матушка Федосья Никитишна! Вы исполнили нас радостью, разделив с нами ту, которую вам бог послал. Поздравляю вас усерднейше с Катинькою… Любезный Сергей Михайлович положит труды свои для призвания здоровья к своей Фешиньке. Економия его потерпит от этого приятного недосугу. Но улыбка Катиньки заплотит. Новое упражнение Надежде Никифоровне пестовать Никольскую барышню с голубыми глазами…»[255] «У вас клавесины. Надобно, чтоб маминька приготовлялась быть учительницею Катиньки и бегло читала Жордани, Колицци, Плейеля. Этот последний сочинитель музыки весьма славится между охотниками».[256]